Неточные совпадения
Самгин замолчал. Стратонов опрокинул себя в его глазах этим глупым жестом и огорчением по поводу брюк.
Выходя из вагона, он простился со Стратоновым пренебрежительно, а сидя в пролетке извозчика, думал с презрением: «Бык. Идиот.
На что же ты годишься в борьбе против людей, которые, стремясь к своим целям, способны жертвовать
свободой, жизнью?»
— Совесть же моя требует жертвы своей
свободой для искупления моего греха, и решение мое жениться
на ней, хотя и фиктивным браком, и пойти за ней, куда бы ее ни послали, остается неизменным», с злым упрямством сказал он себе и,
выйдя из больницы, решительным шагом направился к большим воротам острога.
Спать под деревом мне совсем не хотелось. Я опять ринулся, как сумасшедший, с холма и понесся к гимназии, откуда один за другим
выходили отэкзаменовавшиеся товарищи. По «закону божию», да еще
на последнем экзамене, «резать» было не принято. Выдерживали все, и городишко, казалось, был заполнен нашей опьяняющей радостью.
Свобода!
Свобода!
Лосский делает знаменательное усилие
выйти из тупика, в который попался европейская философская мысль, он рвется
на свободу из клетки, выстроенной отвлеченными гносеологиями, так оторвавшими человека от бытия.
В основе «философии
свободы» лежит деление
на два типа мироощущения и мироотношения — мистический и магический. Мистика пребывает в сфере
свободы, в ней — трансцендентный прорыв из необходимости естества в
свободу божественной жизни. Магия еще пребывает в сфере необходимости, не
выходит из заколдованности естества. Путь магический во всех областях легко становится путем человекобожеским. Путь же мистический должен быть путем богочеловеческим. Философия
свободы есть философия богочеловечества.
В то время как Володя отвечал ему с
свободой и уверенностью, свойственною тем, кто хорошо знает предмет, я без всякой цели
вышел на лестницу, и так как вниз нельзя мне было идти, весьма естественно, что я незаметно для самого себя очутился
на площадке.
И ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одеться и уйти из комнаты. Его потянуло не в собрание, как всегда, а просто
на улицу,
на воздух. Он как будто не знал раньше цены
свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть в любой переулок,
выйти на площадь, зайти в церковь и делать это не боясь, не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
— Да как же, помилуйте: и губастый, и страшный, и в крепости сидел, и
на свободу вышел, и фамилия ему Термосесов.
Они
вышли и пошли берегом, направо, к пристаням, в надежде, что, может быть, Матвей и Дыма приехали
на том эмигрантском корабле из Германии, который только что проплыл мимо «
Свободы».
— Ученый! — завопил Фома, — так это он-то ученый? Либерте-эгалите-фратерните! [
Свобода, равенство, братство (франц.: liberté, égalité, fraternité).] Журналь де деба! Нет, брат, врешь! в Саксонии не была! Здесь не Петербург, не надуешь! Да плевать мне
на твой де деба! У тебя де деба, а по-нашему
выходит: «Нет, брат, слаба!» Ученый! Да ты сколько знаешь, я всемеро столько забыл! вот какой ты ученый!
Шепот и поцелуи за забором волновали его. Он
вышел на средину двора и, расстегнувши
на груди рубаху, глядел
на луну, и ему казалось, что он сейчас велит отпереть калитку,
выйдет и уже более никогда сюда не вернется; сердце сладко сжалось у него от предчувствия
свободы, он радостно смеялся и воображал, какая бы это могла быть чудная, поэтическая, быть может, даже святая жизнь…
— Верно! Не успокаивает… Какой мне выигрыш в том, что я,
на одном месте стоя, торгую?
Свободы я лишился.
Выйти нельзя. Бывало, ходишь по улицам, куда хочешь… Найдёшь хорошее, уютное местечко, посидишь, полюбуешься… А теперь торчу здесь изо дня в день и — больше ничего…
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она
вышла замуж за князя, который
на другой же день их брака начал ей читать оду Пушкина о
свободе […ода Пушкина о
свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
Я помнил, что я арестован, и нарушить данного слова отнюдь не хотел. Но ведь могу же я в коридоре погулять? Могу или не могу?.. Борьба, которую возбудил этот вопрос, была тяжела и продолжительна, но наконец инстинкт
свободы восторжествовал. Да, я могу
выйти в коридор, потому что мне этого никто даже не воспрещал. Но едва я высунул нос за дверь, как увидел Прокопа, несущегося по коридору
на всех парусах.
— Знаешь ли, сестра! — примолвил вполголоса Ижорской, смотря вслед за Рославлевым, который
вышел вместе с Полиною, — знаешь ли, кто больше всех пострадал от этого несчастного случая? Ведь это он! Свадьба была назначена
на прошлой неделе, а бедняжка Владимир только сегодня в первый раз поговорит
на свободе с своей невестою. Не в добрый час он выехал из Питера!
После прогулок с отцом, которые имели характер каких-то парадных выходов, она по временам
выходила одна, чтобы подышать
на свободе.
Венеровский. Вот опять! Я не считаю себя вправе тревожить вас вопросами. Вы свободны так же, как и я, и впредь и всегда будет [так]… Другой бы мужчина считал бы, что имеет права
на вас, а я признаю полную вашу
свободу. Да, милая, жизнь ваша устроится так, что вы скажете себе скоро: да, я
вышла из тюрьмы
на свет божий.
На этот намек красавица Мод отвечала, как и полагается, что она никогда о замужестве не думала, что
выходить замуж и лишаться
свободы еще очень рано, но что, если милый па этого хочет, а главное, для поддержания величия дома Барнума в будущих поколениях, — она согласна послушаться папиного совета.
Нина Александровна. Да
на что тебе его участие? Слава богу, что не сердится, из себя не
выходит. Он уезжает
на фабрику — ну, и бог с ним! Ты сама желала
свободы.
Мы росли бы вместе и вместе
вышли бы
на свободу.
«Верная моя Люба! Сражался я, и служил государю, и проливал свою кровь не однажды, и
вышел мне за то офицерский чин и благородное звание. Теперь я приехал
на свободе в отпуск для излечения ран и остановился в Пушкарской слободе
на постоялом дворе у дворника, а завтра ордена и кресты надену, и к графу явлюсь, и принесу все свои деньги, которые мне
на леченье даны, пятьсот рублей, и буду просить мне тебя выкупить, и в надежде, что обвенчаемся перед престолом Всевышнего Создателя».
На волю
вышла Марья Гавриловна… Фабрика, дом, деньги — все ее. Богатство,
свобода, а не с кем слова перемолвить…
Послушаешь или почитаешь речи живущих в достатке и роскоши людей образованных: все они признают равенство всех людей и возмущаются против всякого принуждения, угнетения, нарушения
свободы рабочих сословий. А посмотришь
на их жизнь, все они не только живут этим угнетением, принуждением, нарушением
свободы рабочих сословий, но, где могут, восстают против попыток рабочих сословий
выйти из этого положения угнетения, несвободы и принуждения.
Ей казалось, будто
вышла она
на вольную
свободу из душной темницы.
Но все это при тогдашних цензурных порядках (хотя журнал
выходил и без цензуры) было довольно безобидно, особенно
на оценку человека, привыкшего к
свободе западной прессы.
Выйдя из Пажеского корпуса 18 лет, он сделался модным гвардейским офицером, каких было много. Он отлично говорил по-французски, ловко танцевал, знал некоторые сочинения Вольтера и Руссо, но кутежи были у него
на заднем плане, а
на первом стояли «права человека», великие столпы мира — «
свобода, равенство и братство», «божественность природы» и, наконец, целые тирады из пресловутого «Эмиля» Руссо, забытого во Франции, но вошедшего в моду
на берегах Невы.
Между Анной Каранатовной и Мартынычем дело было уже настолько слажено, что, как только получилось «согласие» Луки Ивановича, жених и невеста пожелали ускорить свою
свободу. Место
выходило Мартынычу только
на Святой, но Анна Каранатовна стала тотчас же переезжать
на квартиру, нанятую Мартынычем где-то
на Мало-Охтенском проспекте, временно, в ожидании устройства
на «факторской» квартире.
Палач исполнил то, что хотел и что взялся исполнить. Но исполнение это было нелегко. Слова Светлогуба: «И не жалко тебе меня?» — не
выходили у него из головы. Он был убийца, каторжник, и звание палача давало ему относительную
свободу и роскошь жизни, но с этого дня он отказался впредь исполнять взятую
на себя обязанность и в ту же неделю пропил не только все деньги, полученные за казнь, но и всю свою относительно богатую одежду, и дошел до того, что был посажен в карцер, а из карцера переведен в больницу.
Пика это не испортило, потому что при ограниченности его дарования он оставался только тем, чем был, но Фебуфис скоро стал замечать свою отсталость в виду произведений художников, трудившихся без покровителей, но
на свободе, и он стал ревновать их к славе, а сам поощрял в своей школе «непосредственное творчество», из которого, впрочем,
выходило подряд все только одно очень посредственное.